Смертный путь Павла Васильева

Павел Васильев…он вернулся в Омск странным для него, немыслимым даже в самых неуёмных полётах его фантазии образом – своим портретом на мемориальной доске. И теперь  не только стихами, книгами, но и этим портретом Павел Васильев навсегда останется в городе, в который когда – то занесла его судьба, где он встретил  свою первую большую любовь, где у него родилась дочь, где много лет жил его родной брат, в городе, где есть немало людей, которые почитают за честь хранить память о том, что Омск прочно связан в своей истории с именем одного из ярких поэтов 20 века…

Верно сказал павлодарский поэт и журналист:

 Ещё не раз взволнуется Россия,

Его стихи запоем прочитав.

Всё можно простить Васильеву хотя бы за такие строчки:

Мы ещё Некрасова знавали,

Мы ещё «Калинушку» певали,

Мы ещё не начинали жить…

Звучит песня В. Высоцкого «Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт».

Рождённый под Павлодаром, на Иртыше, в казачьей станице, Павел Васильев ввёл в русскую литературу степь, показал её простор, её полынные высокие звёзды. В его стихах – казачий быт, осмысленный и налаженный. Может, поэтому в эпоху «расказачивания» и «сплошной  коллективизации» стали называть Васильева «кулацким поэтом» и «сыном кулака». А он был сыном учителя.

 Родительница степь, прими мою

 Окрашенную сердца жаркой кровью

 Степную песнь! Склонившись к изголовью

Всех трав твоих, одну тебя пою!

К  певучему я обращаюсь звуку,

 Его не потускнеет серебро,

 Так вкладывай, о степь, в сыновью руку

 Кривое ястребиное перо.

    В другом стихотворении он также заявляет о своей принадлежности:

 Я, детёныш пшениц и ржи,

 Верю в неслыханное счастье.

 Ну – кА, попробуй, жизнь, отвяжи

 Руки мои  от своих запястий!

Дочь Павла Васильева, Наталья Павловна, вспоминала: «отец в 16 лет покинул родительский дом. Он путешествовал по Дальнему Востоку, Приморью, всю Сибирь прошёл пешком, работал на ленских приисках, был матросом, погонщиком собак…

Он любил жизнь необычную и яркую.

Литературный дебют поэта Павла Васильева состоялся в мае 1927 года о омской газете «Рабочий путь» и журнале «Сибирские огни». С Омском жизнь связывала прочно: здесь жили родители, в студенческих аудиториях рабфака и художественно – промышленного техникума имени Врубеля нашёл Павел новых друзей. Молодёжь тянулась к этому красивому юноше, чей несомненный талант имел ярко выраженную народную основу.

Детство пришлось на революцию и гражданскую войну. Вот как это отразилось в его стихах:

Война гражданская в разгаре,

И в городе нежданный гам,

Бьют пулемёты на базаре

По пёстрым бабам и горшкам.

 

И кто – то уж пошёл шататься

По улицам и под хмельком,

Успела девка пошептаться

Под бричкой с рослым латышом.

 

И гармонист их сил последних

Поёт во весь зубастый рот,

И двух в пальто в овраг соседний

Конвой расстреливать идёт.

 

Осенью 1929 года сбылась мечта молодого поэта – он поступил на высшие литературные курсы имени Валерия Брюсова в Москве. В это время он много пишет и печатается в столичных журналах. К 1930 году Васильев заканчивает поэму «песнь о гибели казачьего войска», отдельные главы которой публикуются в журналах, а вся поэма, хоть и с купюрами, была подготовлена к печати в 1932 году в журнале «Новый мир».

    Так мы идём с тобой и балагурим.

    Любимая! Легка твоя рука!

    С покатых крыш церквей, казарм и тюрем

    Слетают голуби  и облака.

    Они теперь шумят над каждым домом,

    И воздух весь черёмухой пропах.

    Вновь старый Омск нам кажется знакомым,

    Как старый друг, оставленный в степях.

    Сквозь свет и свежесть этих улиц длинных

    Былого стёртых не ищи следов –

    Нас встретит благовестью листьев тополиных

    Окраинная троица садов.

    Закат плывёт в повечеревших водах,

    И самой лучшей из моих находок

    Не ты ль была? Тебя ли я нашёл,

    Как звонкую подкову на дороге.

    Поруку счастья? Грохотали дроги,

    Устали звёзды говорить о Боге

    И девушки играли в волейбол.

Павел Васильев верил в свою любимую страну, жил для неё, был готов отдать за неё жизнь:

    Всё так же мирен листьев тихий шум,

    И так же вечер голубой беспечен,

    Но я сегодня полон новых дум,

    Да, новых дум я полон в этот вечер.

 

    И в сумраке слова мои звенят –

    К покою мне уж не вернуться скоро.

    И окровавленным упал закат

    В цветном дыму вечернего простора.

 

    Моя республика, любимая страна,

    Раскинутая у закатов,

    Всего себя тебе отдам сполна,

    Всего себя, ни капельки не спрятав.

 

 

    Пусть жизнь глядит холодною порой,

    Пусть жизнь глядит порой такою злою,

    Огонь во мне, затепленный тобой,

    Не затушу и от людей не скрою.

 

    И не пройду я, отвернувшись, нет,

    Вот этих лет волнующихся  - мимо.

    Мне электрический весёлый свет

    Любезнее очей любимой.

 

    Я не хочу и не могу молчать,

    Я не хочу остаться постояльцем,

    Когда к республике протягивают пальцы,

    Чтоб их на горле повернее сжать.

 

    Республика, я одного прошу:

    Пусти меня в ряды простым солдатом.

    ….Замолк деревьев переливный шум,

    Утих разлив багряного заката.

 

  Но нет вокруг  спокойствия и сна.

  Угрюмо небо надо мной темнеет,

  Всё настороженнее тишина,

  И цепи туч очерчены яснее.

Он не писал своих стихов как дневник, он принародно выкрикивал всё о себе – о любви, и ненависти, восхищаясь и проклиная. Принародно клянутся. И он не столько признавался в своей любви, сколько клялся в ней:

  Не добраться к тебе! На чужом берегу

 Я останусь один, чтобы песня окрепла,

 Всё равно в этом гиблом, пропащем снегу

 Я тебя дорисую хоть дымом, хоть пеплом.

 В другом стихотворении присутствует то же самое настроение:

И имя твоё, словно старая песня,

Приходит ко мне. Кто его запретит?

Кто его перескажет? Мне скучно и тесно

В этом мире уютном, где тщетно горит

В керосиновых лампах огонь Прометея –

Опалёнными перьями фитилей…

 

Подойди же ко мне, наклонись! Пожалей!

У меня ли на сердце пустая затея,

У меня ли на сердце полынь и песок,

Да охрипшие ветры! Послушай, подруга,

Полюби хоть на вьюгу. На этот часок.

Я к тебе приближаюсь, ты, может быть, с юга?

 

Какой ты стала позабытой, строгой

И позабывши обо мне навек.

Не смейся же! И рук моих не трогай!

Не шли мне взглядов длинных из – под век.

 

Не шли вестей! Неужто ты иная?

Я знаю всю, я проклял всю тебя.

Далёкая, проклятая, родная,

Люби меня хотя бы не любя!

 

Когда – нибудь сощуришь глаз,

Наполненный теплынью ясной,

Меня увидишь без прикрас,

Не испугавшись в этот раз

Моей угрозы неопасной.

 

Оправишь волосы, и вот

Тебе покажутся смешными

И хитрости мои, и имя,

И улыбающийся рот.

 

Припомнит пусть твоя ладонь,

Как по лицу меня ласкала.

 

Да, я придумывал огонь,

Когда его кругом так мало.

 

Мы, рукотворцы тьмы, огня,

Тоски угадываем зрелость.

Свидетельствую – ты меня

Опутала, как мне хотелось.

 

Опутала, как вьюн в цвету

Опутывает тело дуба.

Вот почему, должно быть, чту

И голос твой, и простоту,

И чуть задумчивые губы.

 

И тот огонь случайный чту,

Когда его кругом так мало,

И не хочу, как вьюн в цвету,

Ты на груди моей завяла.

 

Всё утечёт, пройдёт, и вот

Тебе покажутся смешными

И хитрости мои, и имя,

И улыбающийся рот,

Но ты припомнишь меж другими

Меня, как птичий перелёт.

Чем интересен нам Павел Васильев? Сильным, волевым, лирическим характером определяется притягательность поэзии Павла Васильева.

Он шёл к большому классическому мастерству, он воспитывал в себе это чувство, понимая, что поэзию определяет «не жидкая скупая позолота, не баловства кафтанчик продувной… строителя огромная работа».

Павел Васильев – поэт истинный. В 26 лет он переступил порог тюремной камеры, в 37 году прошлого века его жизнь трагически оборвалась в связи с необоснованным обвинением в принадлежности к террористической организации.

Он мог погибнуть и раньше. Всего в 22 года. К счастью, первое привлечение к ответственности в 1932 году закончилось для него высылкой из Москвы, да и то условной.

Их было шесть человек – Леонид Мартынов, Сергей Марков, Павел Васильев, Евгений Забелин, Николай Анов и Лев Черноморцев. Все шестеро содержались во внутреннем изоляторе  ОГПУ.  Все ордера на арест были подписаны самим Г.Ягодой, народным комиссаром внутренних дел. Это, несомненно, говорило о том, что значение их делу придавалось очень серьёзное.

Им было предъявлено обвинение в сочинении и распространении антисоветских и контрреволюционных произведений. Следствие длилось включительно с марта по май 1932 года. Проходящие по этому «делу» Николай Анов, Евгений Забелин, Сергей Марков Леонид Мартынов были осуждены на три года и отправлены этапом в Архангельск. Павел Васильев и Лев Черноморцев были осуждены условно.

Этот арест дал повод и открыл возможности завистникам, открытым и скрытым врагам поэта для травли, преследований, гонений. В 30 – е годы его перестали печатать, что послужило возникновению псевдонима «Мухан Башметов».

С 1933 года по 1936 год Павел Васильев много путешествует по стране, в это же время он пишет лучшие свои стихи и поэмы.

Самый плодотворный период в творческой жизни Павла Васильева стал и трагическим. Уже в 1935 году готовится «дело» Павла Васильева. 24 мая 1935 года в газете «Правда» было напечатано «Письмо в редакцию» за подписью 20 литераторов с требованием «принять решительные меры» к Павлу Васильеву.

Среди них были поэты, которых Павел Васильев считал своими друзьями: Николай Асеев, Борис Корнилов, Семён Кирсанов, Иосиф Уткин (как недавно стало известно, не все подписи, указанные в газете, были в действительности поставлены). С 1 января 1935 года Васильев исключён из Союза писателей.

В архивах НКВД сохранилось стихотворение поэта:

Неужель правители не знают,

Принимая гордость за вражду,

Что пенькой поэта пеленают,

Руки ему крутят на беду.

 

Неужель им вовсе нету дела,

Что давно уж выцвели слова,

Воронью на радость потускнела

Песни золотая булава.

 

Песнь моя! Ты кровью покормила

Всех врагов. В присутствии твоём

Принимаю звание громилы,

Если рокот гуслей – это гром.

В марте 1933 года Васильев пишет жене: «Не успел я приехать в Москву, как услыхал о довольно неприятной для меня вещи. А именно: конфисковали номер «Нового мира» из – за моей поэмы, так что успело разойтись лишь 100 экземпляров журнала.

Само собой, и книжка моя тоже задержалась с выходом. Всё это вместе взятое сделало меня чрезвычайно популярным в литературных кругах – но боже упаси от такой популярности! Ты представляешь, сколько у меня теперь хлопот, неприятностей…».

Известный советский поэт Ярослав Смеляков, друг Павла, так написал о нём:

А первым был поэт Васильев Пашка,

Златовласый хищник ножевой,

Не маргариткой вышита рубашкой,

А крестиком – почти за упокой.

В стихах, посвящённых Сталину, нет любви и заискивания, а только неприятие и резкая критика:

    О муза, сегодня воспой Джугашвили, сукина сына,

Упорство осла и хитрость лисы совместил он умело.

Нарезавши тысячи тысяч петель,

Насилием к власти пробрался.

Ну что ж ты наделал, куда ты залез,

Расскажи мне, семинарист неразумный!

Когда шёл процесс над Бухариным,  Павел Васильев выступил в его защиту, назвал его «человеком высочайшего благородства и совестью крестьянской России». Васильев обрушился на писателей, ставящих свои подписи под антибухаринскими выступлениями в печати. После таких выступлений поэт представлял, как отправят его куда – то на север и как будет он там вести беседу со ссыльными мужиками.

Снегири взлетают красногруды…

Скоро ль, скоро ль на беду мою

Я увижу волчьи изумруды

В нелюдимом северном краю.

 

Будем мы печальны, одиноки

И пахучи, словно дикий мёд.

Незаметно всё приблизит сроки,

Седина нам кудри обовьёт.

 

Я скажу тогда тебе, подруга:

«Дни летят, как по ветру листьё,

Хорошо, что мы нашли друг друга,

В прежней жизни потерявши всё…»

 

В тюрьме было написано поразительное стихотворение «Прощание с друзьями».

Друзья, простите за всё – в чём был виноват.

Я хотел бы потеплее распрощаться с вами.

Ваши руки стаями на меня летят –

Сизыми голубицами, соколами, лебедями.

На далёком, милом севере меня ждут,

Обходят дозором высокие ограды,

Зажигают огни, избы метут,

Собираются гостя дорогого встретить как надо.

То была иллюзия. Павла Васильева ждали не на севере, а на лубянке.

Посулила жизнь дороги мне ледяные –

С юностью, как с девушкой, распрощаться у колодца.

Есть такое хорошее слово – родныя,

От него и горюется, и плачется, и поётся.

 

Чтоб затейные начались беседы…

Батюшки! Ночи – то в России

До чего же тёмные,

Попрощайтесь, попрощайтесь, дорогие, со мною,

Я еду собирать тяжёлые слёзы страны.

Ой, и долог путь к человеку, люди,

Но страна вся в зелени – по колени травы.

Будет вам помилование, люди, будет.

Про меня ж, бедового, спойте вы…

Приближалась развязка. 7 февраля с полудня в квартиле начал постоянно звонить телефон. Некто настойчиво уговаривал Васильева куда  - то пойти. Павел отказывался. Поэт понял, что его тщательно «пасут». Под вечер он пошёл в парикмахерскую на Арбат. На выходе их парикмахерской его уже ждали оперативники. Не предъявляя ордер на арест, объявили Васильеву, что он задержан. Пригласили сесть в машину, стоящую поодаль. Не прошло и десяти минут, как Павел оказался во внутренней тюрьме на лубянке. Жить оставалось меньше полугода.

По бумагам следствия видно, как искажается подпись Павла - от допроса к допросу, превратившись в конце концов в какую – то бессильную, невыразительную линию. Тогда донеслась о нём из – за решётки неутешительная весть: седой, с переломленным позвоночником, вытекшим глазом. Это  слышали от человека, видевшего поэта в лефортовской тюрьме.

Приговор гласил: «Предварительным и судебным следствием установлено, что обвиняемый Васильев, будучи завербован участником контрреволюционной террористической группы правых, подготавливавшей террористический акт против руководителей советского правительства, дал согласие на личное участие в совершении террористических актов.

Признавая таким образом Васильева виновным в преступлениях, предусмотренных статьями 58 – 8 и 11, военная коллегия верховного союза приговорила Васильева Павла Николаевича к высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества.

Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и на основании постановления ЦИК Союза от 1 декабря 1934 года приводится в исполнение немедленно».

16 июля 1937 года – скорбная дата в истории русской литературы. Затравленный, затоптанный и ослеплённый, с переломанным позвоночником, был вынесен на расстрел, поскольку сам идти не мог, один из лучших поэтов 20 века…Павел  Васильев. В тот же день и по тому же списку с подписями Сталина, Когановича, Ворошилова, Жданова, Микояна в Лефортово расстреляли большую группу писателей, в том числе поэтов Михаила Герасимова, Владимира Корнилова.

Приговор был подписан накануне. Обвинения, выдвинутые против него, как водится, абсурдны: попытка террористического акта против Сталина. Как поэт, беспартийный, не обласканный вниманием официальных властей, добрался бы  до высокого кремлёвского обитателя?

Истинная «вина» заключалась в другом: слишком талантлив, слишком неуёмен и независим. И главное – слишком русский. И в творчестве, и в жизни ему не могли простить ни рубашку – косоворотку, ни достойных ответов на оскорбления. Лишь в конце 80 – х годов стало известно о месте захоронения Павла Васильева и других расстрелянных 16 июля 1937 года в Лефортово – могила №1 «невостребованных прахов» Донского кладбища.

Долгие годы ни родители Павла Васильева, ни жена не знали, за что он был  арестован. «Был обыск, рукописи и переписку забрали, свиданья и передачи не разрешают, но деньги принимают. Остальное знаешь по газетам, как его срамят. Конечно, он ни в какой организации не мог состоять, тебе нечего говорить, ты Пашу знаешь. Тяжело очень и жаль его» - из письма матери  Глафиры Матвеевны.

Отец Николай Корнилович был учителем математики, работал в фабрично – заводском училище, был инспектором сектора подготовки учителей областного отдела народного образования с 1935 года.

Переживал за сына, защищал его, читал стихи сына. 7 апреля 1940 года за антисоветскую агитацию заключён в исправительно – трудовой лагерь сроком на 8 лет.

Из лагеря отец уже не вернулся.

В 1956 году военные юристы реабилитировали Павла Васильева: «Приговор военной коллегии Верховного суда СССР от 15 июля 1937 года в отношении Васильева Павла Николаевича по вновь открывшимся обстоятельствам отменить  и дело  о нём за отсутствием состава преступления производством прекратить».

Омский поэт Владимир Балачан посвятил стихотворение Павлу Васильеву.

Стихи – стихия! Как в угаре

Гранил он звонкие слова…

И ненароком в Павлодаре

Змеилась скользкая молва:

 - Какой поэт? Казак! Станичник!

 - Охальник!

 - Мот!

 - Безбожник…ить!

 - Ему в мальчишеских штанишках

До самой старости ходить!

 - Не пролетарский, а – кулацкий!

 - Христом помеченный самим!..

И, мягко скажем, был неласков

Поэт к хулителям своим.

 

Его картавым матом крыли

И грязью – с ног до головы…

А он – орёл! Расправил крылья

От Павлодара до Москвы.

 

Москва -  бурлит, и хоть на русско –

Язычном – правят и грешат,

Но каждый русский, будто в узком

Проулке намертво зажат.

 

Уже убит Сергей Есенин.

Под стражей – Клюев, Павел – взят.

Творцы «великих потрясений»

Ему расправою грозят.

 

В парах горячей русской крови

Он задыхался, как в дыму, -

Где сатанинское отродье

Ломало челюсти ему.

 

Снося тяжёлые удары

И в небеса вперяя взор,

Он от Москвы до Павлодара

Тугие крылья распростёр.

 

Ещё и тело не зарыли…

Но дух поэта и земли,

Соединясь, на крепких крыльях

Его в бессмертье унесли.

 

Он – русский. В корне и основе.

Всё, что успел, что только смог,

Оставил нам в пречистом слове…

А слово… Слово – Это бог!

Был я в зоне, на восьмёрке…

Заключённым, значит, был…

Тминный хлеб я хавал горький,

По верёвочке ходил…

Встарь бывал в таких я зонах –

Чуть – чего – и пуля в рот…

 

Я всё прошёл: огонь и воды,

И звон кандальный лагерей…

Я из васильевской породы,

Я из особенных людей.

Эти стихи принадлежат Виктору Васильеву, родному брату Павла Васильева. Откуда ему так хорошо известна лагерная жизнь?

После расстрела Павла Васильева репрессии обрушились на всю семью. Сначала был арестован отец, умерший в лагере. Остальные члены семьи были высланы из Омска. В 1942 году Виктора Васильева арестовал смерш – формально за чтение фашистской листовки, но припомнили и брата. Дали 10 лет, плюс 5 лет  поражение в правах. Весь десятилетний срок отбыл от звонка до звонка. Работал на лесозаготовках, реабилитирован в 1953 году.

Омичи хранят память о Павле Васильеве. В нашем городе, на стене дома по улице Бударина, установлена мемориальная доска в честь Павла Васильева. 5 октября 2010 года по аллее литераторов состоялось торжественное открытие памятного знака поэту. 100 – летие со дня рождения Павла Васильева отметили творческим вечером в областном музее имени Ф.М.Достоевского. Звучали песни, воспоминания о Павле Васильеве. Молодые поэты читали стихи, посвящённые Павлу Васильеву. Вот одно из них:

 

Здесь пролетел степной орёл,

Большая раненая птица.

Как молот – русский стих тяжёл,

Иль боевая рукавица.

 

 Могли поэта уберечь,

Но не смогли иль не сумели.

Осталась нам степная речь

И псы – живущие доселе.

 

Янтарная блестит слеза

В ладошке девушки Сибири.

Поэта потчуют друзья,

Его товарищи меньшие.

 

Пусть пуля – дура в грудь летит,

Столбы сшибая верстовые.

Россия продолжает жить

И песни слушает степные.